По балкону Камерной сцены ходит большой мягкий мужчина с копной кудрявых черных волос, для такого большого тела у него слишком мелкая жестикуляция, пластика — кажется, что он пытается занимать не слишком много места в пространстве и обращать на себя как можно меньше внимания. Это режиссер сегодняшнего спектакля — Павел Зобнин — отпускает свое детище в большую жизнь, в которой посторонние люди будут радоваться, ругать, скучать, смеяться — в общем, всячески вторгаться на интимную территорию спектакля, который любовно взращивали несколько месяцев.

Кидалт (сокращенное от англ. kid — ребенок и англ. adult — взрослый) — взрослый человек, сохраняющий свои детские и юношеские увлечения (по определению Википедии).

Синдром Питера Пэна — такой диагноз можно поставить подавляющему большинству современных мужчин, утопающих в разной степени тяжести эскапизме.

Есть место герою в сегодняшней жизни? Кажется, что эволюция от античного Геракла до андеграундных Виктора Цоя и Егора Летова, завершилась концом эпохи героя, ставшей архаикой. Героев в кино, на сцене и в жизни заменили секс-символы — успешные, ухоженные, богатые. О внутреннем мире вопрос не встает. Нарушение коммуникационных связей и сбитые морально-нравственные ориентиры — маркер времени и предвестник конца прекрасной эпохи, которая уже бьется в предсмертной агонии.

В спектакле Зобнина герой есть — это Ротмистр Адольф в исполнении Заслуженного артиста России Михаила Окунева. Один из лучших артистов поколения, он, конечно, не играет отсутствие героя. Сочетание лиричности и драматизма, мягкое обаяние, но воля, проявляющаяся в каждом жесте и каждом слове — таков его Ротмистр. Пьеса «Отец», написанная Августом Стриндбергом в натуралистический период творчества, в 1887 году, созвучна автобиографичному роману «Слово безумца в свою защиту», где он исповедально описывает свои сложные отношения с первой женой — Сири фон Эссен. Неудачный брак, эдипов комплекс, женоненавистничество и преклонение перед материнством — все эти личные мотивы творчества Стриндберга, для артиста Окунева становятся предметом психологического театра, позволяющим создать объемный трагический образ последнего героя на озлобленной земле.

Действие происходит в течение одних суток в обстановке проходной комнаты в доме Ротмистра (художник — Евгений Лемешонок). Здесь слишком мало света: одна керосиновая лампа и окно, покрытое холодной северной синевой. На подоконнике лежат камни (видимо, осколки метеоритов, которые хозяин дома разглядывает в спектроскоп). Создается иллюзия холодного северного моря, бушующего за пределами этого дома. Скошенный потолок из деревянных балок давит на жизненное пространство сверху, кажется, еще чуть-чуть и эти балки начнут опускаться буквально, физически, уничтожая жизнь в этом доме.

Павел Зобнин — адепт русского психологического театра создает спектакли предельно лаконичные и подробные. В них трудно входить, так как сценическое время практически приравнивается к жизненному. «Отец» — не динамичный по первому плану спектакль, но сконцентрированный по событиям и внутреннему напряжению. Глубина и простота — это отличительные черты режиссуры Зобнина. Он не соблазняется на осовременивание пьесы: костюмы, убранство дома — все это отдает дань исторической эпохе драматурга. Диалоги героев приближены к естественному течению, режиссер не боится «зоны молчания», позволяя актерам смаковать длительные и подробные оценки, рождающие почти репризные номера, что для современного театра безусловная роскошь. Создавая образец психологического театра, Зобнин вступает в игру с драматургическим текстом, вскрывая в нем природу комического, разделяя акты на функции (в первом — смех, во втором — плач) и обозначая жанр как «трагикомедия». Благодаря иронии, с которой артисты подходят к своим героям, и режиссерскому умению найти юмор в драматическом тексте, создается объемная картина действительной жизни — многогранной и неоднозначной.

Анекдотическая на уровне нарратива ситуация: жена доводит мужа до безумия путем бесконечных провокаций, — вырастает в спектакле в трагедию обреченности героя. Стриндберговская борьба полов, выраженная схваткой жены и мужа, в спектакле перерастает в столкновение различных мировоззренческих позиций. Лаура (Анна Ходюн) — жена Ротмистра, существо абсолютно стихийное, лишенное нравственных принципов. Она последовательно изводит мужа провокациями на тему того, что он не отец собственной дочери. Сказать, что Лаура хладнокровно уничтожает соперника — нельзя, скорее все получается само собой. Чем сложнее устроен человек (Ротмистр), чем более он интеллектуален, тем больше подвержен сомнениям и эмоциональным порывам, и тем, увы, уязвимее и беззащитнее он перед грубой силой человека примитивного устройства (Лаура). Таким, как Лаура, не свойственно задумываться о последствиях своих поступков, они маниакально утверждают свою значимость и никогда не признают собственную неправоту (ошибиться могут все остальные, но никогда не я) — в любых действиях других людей они видят попытку унизить их, уничтожить, свергнуть власть и объявить войну. Стриндберг считал женщину существом интеллектуально ничтожным, не способным на большие душевные порывы. Женщина от природы коварна и опасно именно потому, что несется, как стихия, неподвластная голосу разума.

Анна Ходюн — актриса стриндберговская, отлично вписывающаяся в мир драматурга. В своей Лауре она сочетает подробность психологического проживания и ироничное отстранение, позволяющее ее героине изначально смотреть на конфликт свысока — снисходительно и без опаски.

Ротмистр — пленник в бабском гетто. Бывшая его кормилица Маргарита (Валерия Прокоп) давит своей унижающей взрослого мужчину любовью и опекой, в дочери Берте (Кристина Лапшина) — девочке, по-детски любящей отца, уже узнается будущая женщина и истинная дочь своей матери. До гротеска ситуацию доводит Теща (голос Павла Зобнина), которая ни разу не появится на сцене, но без конца будет вмешиваться во все происходящее в доме. Другие мужчины, появляющиеся в доме — это даже не характеры, персонажи функциональные. Они не способны повлиять на лавину, которая ведет к катастрофе. На борьбу способен только Нейд (Всеволод Гриневский), но и та перевернутая — попытка уклониться от ответственности за последствия случайной сексуальной связи.

Ротмистр — военный человек, сильный и властный, доведенный к финалу до смирительной рубашки, все–таки не терпит поражение: он уходит не под ворохом бабских шалей, а под военной шинелью. Но уходит на руках у женщины — Кормилицы — зависимый от материнской ласки. Внутри этого мужественного человека — маленький мальчик, беззащитный перед образом матери, которая не любила и не хотела его. Мужчина, с детства привыкший преодолевать природу (ведь что как не отторжение тебя миром есть материнская нелюбовь), разбившийся о несчастливый брак и лишенной последней надежды — своего продолжения через дочь, он уходит в пронзительной тишине, как маленький мальчик, спрятавшись под грудью своей Кормилицы. 

Уже в начале второго акта чистая комната, украшенная к Рождеству (что тоже символично), превращается в пепелище, а к финалу последний герой уходит с обожженной земли. Это тупик. Катастрофа. Домочадцы в абсолютной растерянности: куда они пойдут дальше? Что с ними будет? Формально Лаура одержала победу, но разрушила тем самым не только все связи внутри семьи, но и сам дом и будущее. В мире, близком к состоянию агонии, никто не может быть полноценным победителем.

Август Стриндберг определял себя как «человека переходного времени», в котором людям «хватило смелости оставить бога, разбить государство и церковь, общество и мораль». Век XXI, год 2018 — ничего не изменилось. Пережив катастрофичный по силе разрушения XX век, человечество вступило в XXI — век разрыва последних связей, где побеждает стихия. Моральное уродство — практическая доктрина XXI века, вербующая поклонников по всему миру. На руинах прекрасной эпохи сидят кидалты — мальчики и девочки с синдромом Питера Пэна — с мифологическим сознанием, инфантильные и привыкшие плыть по течению, неспособные думать о последствиях своих действий. Они, не задумываясь, уничтожают все лучшее, что осталось в мире, ибо, подобно Лауре, охваченные желанием утвердить свое эго, не ведают, что творят.

Героям места больше нет.